В Санкт-Петербурге Владимир Путин впервые фактически поставил под сомнение тезис, ранее абсолютизировавшийся российской дипломатией. Речь идет о признании территориальной целостности Грузии «по умолчанию». Коли речь зашла о выражении народной воли на «мятежных территориях», то о какой единой Грузии может идти речь. На первый взгляд, можно порадоваться за российского лидера, стремящегося к учету политических реалий. О какой, в самом деле, «единой и неделимой Грузии» может сегодня идти речь. Ее никогда в реальности не существовало. Подчеркнем еще раз, в реальности, а не по формально-юридическим основаниям. До 1990 года существовала единая и неделимая Грузинская ССР. С отменой же официальным Тбилиси Юго-Осетинской автономии и началом грузино-осетинского конфликта осенью 1990 года (его пик пришелся на 1992 год) единое политико-правовое пространство Грузии (даже в виде союзной республики) перестало существовать. (выделено КЪОРДом, авторские выделения идут без изменения в цвете -- прим КЪ.)
Дальше — больше. В марте 1991 года Абхазия и Южная Осетия голосовали за единое союзное государство, а «мать Грузия» самоопределялась и боролась за независимость от СССР. После четырнадцатимесячной грузино-абхазской войны из-под юрисдикции Грузии вышла Абхазия. С сентября 1993 года эта территория существует без грузинских полицейских, администраторов, спецслужб, прокуроров, налоговиков, учителей, СМИ. этом году исполняется 13 лет с момента существования непризнанного государства, обладающего всеми атрибутами нормального государства. В республике сменилась высшая власть, прошли выборы в парламент, сформирована своя элита. При этом власть и оппозиция уже менялись местами без гражданской войны (которая имела место в «матери Грузии» в 1993 году). Выросло целое поколение детей, прошедшее полный цикл средней школы без какого-либо грузинского образования. Это Вам не Ичкерия с двумя трехлетними циклами государственности в условиях перманентной гражданской войны, террора и этнических чисток! Таким образом, учет политический реалий — существенная предпосылка для адекватного миротворчества, а не мечтаний о военно-политическом реванше Тбилиси в Сухуми.
Однако тезис Владимира Путина о необходимости народного волеизъявления при его практической реализации кажется вовсе не таким уж безобидным для российских интересов, как может показаться на первый взгляд. Ловушки «универсализма», в которые российское высшее руководство само себя загоняет, мешают выдавать более сложные рецепты, базирующиеся на диверсифицированных оценках и подходах к проблемам российско-грузинских отношений. Предложение Владимира Путина о необходимости реализации народного волеизъявления в Абхазии и в Южной Осетии было активно подхвачено грузинскими политиками. Тему референдума чрезвычайно важной считает видный представитель правящей в Грузии партии "Единое национальное движение" Ника Гварамиа: "Разговор о проведении референдума подразумевает то, что должен начаться разговор о полномасштабном и безусловном возвращении беженцев, о чем до сих пор Россия речи не вела, и очень хорошо, если она возьмет на себя осуществление этого».
О каких беженцах ведет речь Гварамиа? Естественно, о грузинских беженцах, покинувших Абхазию в результате противостояния Тбилиси и Сухуми в 1993 году. О беженцах-осетинах, оставивших не только Южную Осетию, но и внутренние районы Грузии представитель грузинской «партии власти» не словом не обмолвился. Вообще тема беженцев осетин разрабатывается в Тбилиси кулуарно. Даже законопроект о реституции имущества беженцев осетинской национальности, на принятии которого настаивает Совет Европы, обсуждается грузинскими политиками без излишнего шума и солидной PR-поддержки.
Не вдаваясь в историю, скажем лишь, что в довоенной Абхазии грузины составляли большинство населения. Согласно данным Всесоюзной переписи населения 1989 г., в Абхазской АССР проживало 525 тыс.чел (9,7% населения всей Грузии), 239872 грузин (45,7% населения), 93267 абхазов (17,8%), 76541 армян (14,6%), 74913 русских (14,3%), 14700 греков (2,8%). Однако необходима оговорка. Под грузинами мы понимаем принятое в государственной статистике общее обозначение картвельских этнических групп, т.е. собственно грузин, мегрелов и сванов. В советской переписи 1926 г. эти три этнические группы учитывались отдельно (было зафиксировано 41 тыс. мегрелов, 19,9 тыс. грузин и 6,6 тыс. сванов). В последующих переписях было введено общее обозначение этнической принадлежности для картвельских этнических групп. В ходе военного противоборства картвельские этнические группы выступали единым фронтом, поэтому в постсоветской абхазской историографии и политологии принята такая конструкция как «агрессия грузино-мегрелов». В ходе боевых действий Абхазию покинуло более 150 тыс. «грузино-мегрелов» (поскольку около 60 тыс. вернулось в Гальский район). Таким образом, в случае проведения всенародного референдума в Абхазии с участием грузинских беженцев его результат нетрудно спрогнозировать, равно как и его последствия. Массовое и одновременное возвращение грузинских беженцев в Абхазию — кратчайший путь к новому вооруженному противоборству. Возможно, Владимир Путин, рассказывая о чеченском опыте, пытался донести такую мысль, что участие в плебисците представителей этноса, представляющего метрополию, необязательно, как это было в случае с Чечней.
220 тыс. человек русских, изгнанных из Чечни в результате дудаевского и масхадовского экспериментов, не получили возможность определять перспективы их республики, республики, в которой они выросли, получили образование, работали, похоронили предков. Но готова ли Грузия на повторение подобного референдума? Думается, слова президента Саакашвили красноречивей любых экспертных оценок: «Грузия маленькая красивая страна, и лучше ее оставить в покое. Нам больше нечего отдавать, ни метра осетинской или абхазской территории никто не получит». Другое дело, что грузинские политики и дипломаты могут ухватиться за предложение Путина, как за соломинку и начать развивать тему народного волеизъявления с участием грузинского большинства в Абхазии. Что тогда будет говорить российский истеблишмент? «Нас неправильно поняли, президента подставили» или что-то в подобном духе?
Иная ситуация в Южной Осетии. Здесь в довоенный период осетины составляли большую часть. Численность населения Юго-Осетинской АО, по данным Всесоюзной переписи населения 1989 г., равнялась 98,5 тыс.чел. (63,2 тыс. осетин, 28,5 тыс. грузин, 2,1. тыс. русских, 0,9 тыс.чел.— представители еврейских этнических групп). Численность осетин в Грузии в 1989 г. составляла 165 тыс.чел (порядка 3% населения закавказской республики). Таким образом, значительная часть осетин проживала за пределами Юго-Осетинской автономии. Они были на пятом месте среди этнических сообществ республики (после грузин, армян, русских и азербайджанцев). Их общее количество превышало численность компактно проживавших абхазов. До военных действий осетины проживали главным образом в Тбилиси (33.318 чел.), Цхинвали (31.537), Гори (8.222), Рустави (5.613). Сейчас численность осетин в «собственно» Грузии составляет около 30 тыс. чел. Об их реальном положении трудно судить, поскольку систематически независимый этнополитический мониторинг в местах их проживания не проводится. Доверять же заявлениям официального Тбилиси о соблюдении прав и свобод осетин-граждан Грузии в полном объеме сегодня нет никаких реальных оснований. Между тем, Грузия, вступая в Совет Европы (СЕ), обязывалась «принять необходимые законодательные меры в двухгодичный срок после вхождения в СЕ, чтобы обеспечить восстановление имущественных и арендных прав или выплату компенсаций за имущество, потерянное людьми, вынужденными покинуть свои дома во время конфликтов 1990-1994 гг.».
В течение 1990-х — начала 2000-х гг. Тбилиси признавал (официально) готовность взяться за решение данной проблемы. В 2004 году даже ПАСЕ признала, что Грузия не выполнила своих обязательств, взятых при вступлении в СЕ в 1999 году. Сегодня, похоже, европейцы не хотят давать для Тбилиси «отсрочек», памятуя об обязательстве Грузии способствовать репатриации турок-месхетинцев, также далеких от практического исполнения. «Осетинский вопрос», таким образом, — гораздо более удобный (как бы цинично это не звучало) политический инструмент для критики Тбилиси. Но в любом случае самоопределение посредством референдума не может быть «универсальным» в случае с Абхазией и Южной Осетией. При умелом ведении стратегии на российском направлении Тбилиси даже может использовать предложение Путина с пользой для себя (в случае с Абхазией).
Более аккуратного обращения требует и идея повторения «чеченского опыта» Грузией. Сразу же после завершения встречи Путина и Саакашвили представитель оппозиционной фракции "Промышленники" парламента Грузии Георгий Цагареишвили таким образом прокомментировал идею Владимира Путина об этнополитическом самоопределении «мятежных республик»: «Фактически, Россия сравняла Чечню с землей, потом навязала ей незаконный референдум и сфальсифицировала его итоги, и сейчас хочет, чтобы мы тоже пошли по этому пути — то есть, чтобы Грузия сравняла с землей Абхазию и Южную Осетию». Вместо апелляций к якобы эффективной политике «чеченизации» российским дипломатам следовало бы подумать о том, как жестко и однозначно противопоставить ситуацию в Чечне и ситуацию в Абхазии, раз и навсегда прекратить столь популярные в Тбилиси компаративистские опыты.
Грузинский парламентарий не вполне адекватно описывает ситуацию в Абхазии и в Южной Осетии. Грузия уже пыталась сравнять с землей эти «мятежные республики». Она делала это в 1992 году, когда войска Госсовета Грузии организовали сожжение и разграбление Абхазского НИИ истории и литературы имени Дмитрия Гулиа, республиканского архива, некоторые материалы из которого впоследствии жители республики обнаруживали в собачьих конурах. Она делала это, организовав блокаду абхазского Ткварчели. И после этого появились грузинские беженцы. Их судьба стала действительно страшной человеческой трагедией. Но как в связи с этим не вспомнить и тот факт, что именно абхазские грузины одевали белые повязки на руки, приветствуя войска Госсовета, а затем активно участвовали в боевых действиях против вчерашних соседей — абхазов, русских и армян. Таким образом, гуманитарная катастрофа стала следствием войны и «предательства» (в глазах негрузинского населения) абхазскими грузинами ценностей добрососедства ради фантома «великой Грузии».
В Чечне российские войска появились после того, как в 1992–1994 гг. ее покинуло 147 тыс. чел. При этом более 80% покинувших Чечню — русские, 5,4% — армяне, около 3% — украинцы, 1,6% — татары, 1,2% — осетины, порядка 1% — ногайцы. В 1991–1994 гг. в Чечне было убито или пропало без вести более 10 тыс. чел. (в большинстве своем русских). Российская армия и внутренние войска вступили в Чечню после трех лет этнических чисток, террора и бандитского беспредела. И в этом смысле ситуации в Чечне и в Абхазии существенно отличаются друг от друга. Есть и более существенные отличия. В Чечне у российского руководства всегда были сторонники (хотя качество их не всегда высоко), в Абхазии у Тбилиси нет «своих людей». Независимая Ичкерия была всего лишь пиратско-террористической республикой, тогда как Абхазия состоялась как государство — вчерашние властители здесь имеют возможность свободно выражать свою позицию.
Таким образом, намного более перспективным для России является не обращение к «чеченскому опыту» и не апелляция к универсалистским принципам «народного самоопределения», а разработка прагматической стратегии взаимоотношений с непризнанными образованиями на основе политических реалий, а не идеал-типических фантомов и отвлеченных абстракций. России следует апеллировать к таким материям как уровень стабильности, безопасности и предсказуемости в регионе, которые невозможно будет достичь в случае силового разрешения абхазской и осетинской проблем. И эти проблемы затронут не только Россию и ее южные рубежи, но и Европу, которой придется распрощаться с идеей «добрососедства» на Кавказе. Затронет и США, которые будут вынуждены вовлечься в разрешение межэтнических конфликтов вкупе с иракским, иранским и ближневосточной ситуациями.
России сегодня было бы также целесообразно определить и предложить собственные критерии признания непризнанных государств (состоятельность государственных институтов, наличие демократических процедур, невозможность метрополии контролировать и реинтегрировать «мятежные территории» мирным путем). Работая по двум направлениям: изменение общественного мнения в пользу непризнанных образований, а также обеспечение поддержки этого шага экспертного и политического сообщества Европы и США — Россия смогла бы достичь гораздо большего воздействия на ситуацию на Южном Кавказе. Подчеркнем, речь идет не о признании самопровозглашенных республик «здесь и сейчас», а о начале большой работы по подготовке к решению этой проблемы. Решению не в гордом одиночестве, а при поддержке возможных союзников. Что же касается строительства новой стратегии российско-грузинских отношений (без ее привязки к Абхазии и Южной Осетии), то эта проблема требует отдельного обстоятельного разговора.