Menu Content
 
 
Информационно - аналитический портал ALLONSTON.INFO
 
 

Россия и горцы

Россия и горцы

Пройдя через войны, Россия и Северный Кавказ во многом изменили друг друга. Горцы поняли, что свободу нельзя достигнуть путем унижения и грабежа соседей, а русские пришельцы уяснили для себя пагубность “барабанного просвещения”, когда цивилизация и культура насаждаются огнем и мечом.

“Трудно найти на земле, которую мы населяем, народы, которые защищали бысвою свободу и независимость с большим упорством и которые, в то же самое время, беспокоили бы ещё больше своих соседей, чем жители Кавказа”.

Иоганн Бларамберг, 1834 г.

Под защитой имени кунака можно было безопасно пересечь весь КавказНемного на Земле таких мест, как Северный Кавказ, где, на относительно небольшой территории, значительная часть которой, к тому же, покрыта горами, ледниками и лесами, проживает столько различных народов, относящихся к нескольким языковым семьям. Здесь уживаются ислам, православие и языческие традиции. Здесь неразрешимые, как иногда кажется, противоречия разделяют два близких по культуре народа. До наших дней дошли ещё не до конца изученные шедевры древней архитектуры – боевые башни среди горных ущелий, погребальные склепы, храмы. Уникальность Северного Кавказа и в том, что культура его народов сохранила преемственность с прошлым, начиная с эпохи ранней бронзы до наших дней. На равнинах народы приходили и уходили, одна волна кочевников сметала другую. В горах Кавказа законсервировались древние культуры, сохранившие мифологию, фольклор и материальную культуру далекой древности.

XVII-XVIII века – начало проникновения России на Кавказ, которое обернулось, как известно, покорением Кавказа. Затянувшееся почти на сто лет, иногда оно было мирным, но чаще всего – кровавым, сопровождалось рейдами царских генералов, пожарами аулов, набегами горцев на станицы. Положение осложняли еще и постоянные войны горских народов друг с другом.

В итоге, Северный Кавказ стал частью Российской империи, а затем РСФСР, горские народы были включены в российское общество, выросли города, сквозь ущелья легли дороги, по горам прошли линии электропередач. Только памятники прошлого и записки современников напоминают о том времени, когда Россия пришла на Кавказ, в неизученный и пугающий край, одинаково мало известный в Европе и Азии.

Приход России на Кавказ – столкновение двух цивилизаций, повлекшее за собой не только борьбу и отторжение, но и их взаимообогащение.

Появление славян на Кавказе относится ещё к первым векам существования древнерусской государственности, когда на Таманском полуострове в X-XI вв. существовало Тмутараканское княжество, активно взаимодействовавшее с адыгскими племенами касогов. Населяли его люди разных национальностей, были среди них и славяне. Один из арабских авторов сообщает о “русах”, проживавших между Дербентом и Беленджером, близ побережья Каспийского моря. Возможно, это была торговая фактория. Связи между древнерусскими землями и горцами носили, преимущественно, торговый характер, а под названием “русы” могли скрываться те же “варяги”, скандинаво-славянская дружина. Древнерусские нательные кресты и браслеты найдены в памятниках Аланского государства, господствовавшего на Северном Кавказе в X-XII столетиях, а с Северного Кавказа на Русь ввозили самшит, который служил материалом для гребней.

В XIII веке по Руси и Кавказу прокатилась волна монгольского нашествия, уничтожившего государства и прервавшего связи между народами Восточной Европы. Но, уничтожая торговые пути и нарушая привычную систему международных контактов, татаро-монголы создавали новые связи. В частности, к XIII-XV векам относится большое количество найденных на Кавказе древнерусских нательных крестов, попавших туда со своими владельцами, угнанными в монгольский плен. Во второй половине XIII века в предгорьях Кавказского хребта возникали целые русские поселения, основанные, вероятно, беглецами из ордынского плена. Любопытно, что одно из таких предполагаемых поселений находилось у села Майртуп (в переводе с чеченского “стоянка храбрецов”). Русские и горцы, имевшие общего врага в лице татаро-монгол, были вынуждены стать союзниками.

Как предполагают кавказоведы, в это время на берегах Терека и Сунжи, “в гребнях и ущельях”, появились первые казачьи поселения, положившие начало станицам гребенских казаков. Они получили свое название по “гребню” – холмам предгорий на правобережье реки Сунжи. Одна из рек на территории нынешней Ингушетии в XVIII веке (ещё до начала завоевания Кавказа Россией) носила название “Русской Фортанги”. Позже, когда отношения казаков с горцами ухудшились, гребенские казаки переселились на Терек. В XVIII веке сюда, на левобережье Терека, переходят новые группы казаков с Дона. Но все же часть населения казачьих станиц составляли переселившиеся туда чеченцы.

В 1792 году на Северо-западном Кавказе создается Черноморское (позже Кубанское) казачье войско, костяк его – запорожцы и украинцы. На равнинах Предкавказья строятся первые русские города – Кизляр (1735 г.) и Моздок (1763 г.), придвигаются к горам цепочки крепостей и казачьих станиц. В горы отправляются первые русские путешественники (часто немцы на русской службе), собирающие сведения о незнакомых и опасных землях.

Одним из первых был Иоганн Густав Гербер (1728 г.), затем Северный Кавказ пересек, направляясь в Грузию, Иоганн Антон Гильденштедт (1770-1773), в 1793-1794 гг. путешествие на Кавказ предпринял Петр Симон Паллас, в 1797-1798 гг. по степям Предкавказья проехал автор “Рукописи, найденной в Сарагосе” Ян Потоцкий. В дагестанском плену в 1774-м умер академик С. Г. Гмелин. В начале XIX века по Северному Кавказу путешествовали Генрих Юлиус Клапрот (1807-1808), Иоганн Бларамберг (1830-1832), Андрей Шёгрен (1835-1837). Труды о Кавказе оставили и служившие там на рубеже XVIII-XIX вв. русские чиновники Петр Бутков и Семён Броневский.

В 1835 году Главный Кавказский хребет перешел направлявшийся из Абхазии в Черкесию и далее, к населенному враждебными племенами морскому побережью в районе современного Сочи, русский разведчик и выдающийся исследователь Фёдор Торнау. При попытке исследовать в 1836 году морское побережье от Сочи до Геленджика, он был захвачен в плен польстившимися на выкуп горцами и освобожден только через два года. Уже после окончательного присоединения Северного Кавказа к России его ущелья открылись перед выдающимися кавказоведами: графиней П.С.Уваровой – археолога и искусствоведа, В.Ф.Миллером – исследователем осетинского языка и фольклора, М.М.Ковалевским – исследователем обычного права, А.П.Берже – составителем 12 томов “Актов, собранных Кавказской археографической комиссией”.

И тогда, и много лет спустя путешествия по Кавказу были сопряжены с большим риском. В 1781 году с боями прорывался сквозь земли воинственных горцев Штедер. Несколько раз чудом избежал гибели Ф. Торнау. Уже в советские годы, в 1926 или 1927 гг. в Чечне был убит этнограф А. Ю. Бальшин. Археолог и этнограф Л. П. Семенов в отчете о своих работах в Северной Осетии в 1924 году, как бы между прочим, сообщает: “В конце Куртатинского ущелья экспедиция подверглась опасности со стороны абреков, вдвоем подстерегавших добычу у дороги”.

Что же увидели русские первопроходцы на Северном Кавказе, с какими народами столкнулись?

Между берегом Черного моря и Главным Кавказским хребтом (ныне территория Абхазии) проживали абхазские племена. Как и сейчас, от Грузии (тогда княжества Мегрелии) её отделяла река Ингури. Не приглянулись абхазы И. Бларамбергу: “Они совершенно безграмотны, жестоки, недоверчивы и мстительны. Поскольку их не защищают ни князья, ни законы, они доверяют лишь самим себе и своему оружию, с которым никогда не расстаются”. Более мягко отзывался о них Ф. Торнау: “Менее храбры и воинственны, чем кабардинцы и черкесы, они более склонны к домашней жизни; хищничество обнаруживается в них только тогда, когда приобретение этим способом не сопряжено с большой опасностью”. Похожую оценку абхазам дает С. Броневский: “абхазы не почитаются за свирепый народ между горцами”.

На противоположном, северном, склоне Большого Кавказа находились земли родственных абхазам абазин или алты-кесек – Малая Абхазия. В эпоху позднего средневековья абазины переселились на северный склон Главного Кавказского хребта из горной Абхазии. Абазинским или абхазским считалось живущее в районе Гагры и Сочи племя садзов. Промежуточное положение между адыгами и абазинами занимали убыхи, населяющие нынешнюю территорию Большого Сочи. Садзы и убыхи пали жертвами Кавказской войны и в 1864 г. все, оставшиеся в живых, были выселены в Турцию, где, к настоящему времени, полностью ассимилировались.

Севернее абхазов, от крепости Анапы и устья Кубани до места слияния Терека и Сунжи (ныне район Гудермеса) жили многочисленные адыгские (черкесские) племена, разделявшиеся на “кубанских черкесов” (ныне адыгейцы и черкесы) и кабардинцев. “Кубанские черкесы” (адыги) состояли из 13 племен – скорее, политических, чем этнических образований: жанеевцы, шефаки, натухайцы, шапсуги, абадзехи, бжедуги, темиргоевцы, хатукаевцы, егерукаевцы, адамиевцы, мамхеги, мохоши, бесленеевцы. Важную роль играли наиболее многочисленные племена абадзехов, шапсугов и натухайцев, упоминания о которых появляются только в XVIII веке. Несмотря на многоплеменной состав, адыги были относительно единым народом.

В свою очередь, Кабарда делилась на Большую (между Пятигорьем и Тереком) и более слабую Малую (между Тереком и Сунжей). Именно Большая Кабарда стала в XVIII веке лидером на всем Северном Кавказе, подчинив себе Малую Кабарду, абазин, карачаевцев, балкарцев, дигорцев, притесняя осетин и ингушей. Большая Кабарда была в конце XVIII – начале XIX столетий самым сильным и опасным противником России на Кавказе. По откровенному замечанию генерала А. П. Ермолова, “моровая язва была союзницею нашею против кабардинцев; ибо, уничтожив совершенно все население Малой Кабарды и произведя опустошение в Большой, до того их ослабила, что они не могли уже, как прежде, собираться в больших силах”. В итоге, Малая Кабарда исчезла с политической карты Кавказа, а большую часть её земель заняли спустившиеся с гор осетины и ингуши.

Оттесненные адыгскими племенами в горы, “на бесплодных и покрытых снегом высокогорных склонах Кавказского хребта” жили карачаевцы и балкарцы (тогда их называли “бассиане”). Любопытно, что карачаевцев И. Бларамберг относил к числу “наиболее цивилизованных народов Кавказа”, оказывающих, благодаря мягкому нраву, “цивилизующее влияние на своих соседей”. Они, якобы, относятся “с исключительным смирением и уважением” к своим владыкам – князьям Кабарды, помогают бедным всем, чем могут, “не так увлекаются разбоем, как их соседи”, очень трудолюбивы. Вероятно, И. Бларамберг идеализировал карачаевцев. Балкарцы делились на три основных племени: собственно балкарцы, холамцы и бизингиевцы (по реке Черек и его притокам), чегемцы (по реке Чегем) и баксанцы, или урусбиевцы (по реке Баксан). Тюркоязычные карачаевцы и балкарцы по своим обычаям и фольклору очень близки к соседним кавказским народам.

Также в горах, на склонах Главного Кавказского хребта, находились общества осетин – семь на южном склоне и семь на северном. Занимая первоначально горные ущелья северного склона, не имея возможности переселиться на принадлежащие кабардинцам и ногайцам равнины, осетины в XVII-XVIII веках активно заселяли земли современной Южной Осетии и прилегающих районов Грузии. Это, конечно, не означает, что осетин и их предков – алан – не было на южных склонах Большого Кавказа в более раннее время. Только с 1820-х годов, после ослабления Кабарды и установления российского господства, стало возможным массовое переселение осетин на равнинные земли Северного Кавказа, и многолюдные горные аулы опустели.

Осетины по языковой принадлежности – иранцы, и в их развитии большую роль сыграли скифо-сарматские и аланские племена. Но корни осетин – кавказские, позже подвергшиеся иранизации. Существуют же труднообъяснимые культурные и фольклорные параллели между осетинами, абхазами и сванами (один из картвельских народов)! О древнем единстве населения Западного и Центрального Кавказа свидетельствует и всемирно известный Нартовский эпос, бытовавший у абхазо-адыгов, осетин, балкарцев и карачаевцев. Следы Нартовского эпоса сохранились в горных районах Грузии, а в чечено-ингушском эпосе Нарты выступают как противники местных вайнахских героев. Границы распространения эпоса о Нартах не случайно полностью совпадают с ареалом кобано-колхидской культурной общности позднего бронзового – раннего железного веков (XI-VI вв. до н.э.). Думается, что в горах Кавказа родился дошедший до нас один из древнейших эпосов мира, старший современник гомеровских поэм.

Северо-восточный Кавказ был, по преимуществу, населен нахоязычными народами, принадлежавшими к нахско-дагестанской языковой семье. На Западе жили ингуши (галгаи), которых нередко называли кистинами, или кистами. На самом деле, кистинами следовало называть только жителей ущелий по рекам Кистинке и Армхи. Позже название кистины перешло на жителей Панкисского ущелья в Грузии, ставшего печально известным в наши дни. Панкиси, заброшенное к XVII-XVIII веках, целенаправленно заселяли тогда выходцы из различных общин Чечни и Ингушетии. Уже в кон-це XVIII-начале XIX веков нахские племена занимали оба склона Большого Кавказа, а жители Хевсуретии, Пшавии и Тушетии (горные районы в Грузии), по оценкам путешественников, “представляли собой смешение кистин, осетин и грузин”.

Территория проживания ингушей доходила на западе до нынешней Военно-Грузинской дороги и Владикавказа, откуда они были постепенно вытеснены осетинами. Впрочем, существовали легенды о том, что изначально предки ингушей обитали и в основной части Осетии, в Куртатинском и Даргавском ущельях, откуда их изгнали осетины и кабардинцы. В какой-то мере эту легенду подтверждает вайнахская топонимика в ущельях Северной Осетии, хотя не исключено, что она появилась там гораздо раньше, в эпоху средней и поздней бронзы. Осетинские переселенцы, спасаясь от кровной мести, создавали свои поселения и в более отдаленных районах Ингушетии. Для того времени фактор кровной мести играл важную роль в формировании этнической карты всего Кавказа, заставляя целые рода и фамилии переселяться иногда за сотни километров. Так, на ингушской земле появилось осетинское по происхождению племя джерахов. Движение осетин на восток и их столкновение с ингушами обернулось уже в наши дни кровопролитным осетино-ингушским конфликтом в 1992 году.

По словам Штедера, одного из первых русских путешественников, побывавших в ингушских землях, “невозможно представить себе ничего прекраснее и романтичнее этой области”. Древние башни, горные водопады, оросительные каналы, отвоеванные у гор возделанные поля, – все это поражало взор чужестранца.

Между ингушами и чеченцами, в низовьях реки Ассы жили племена карабулаков, чеченских аккинцев, цоринцев, собственно чеченцев, ичкеринцев и несколько других. Чеченцев И. Бларамберг считал “самыми жестокими и дикими племенами на Кавказе”. Как знакомо звучат слова русского путешественника: “Похищение – излюбленное ремесло чеченцев, которое определяет и их образ жизни, и их характер”! С такой же неприязнью говорил о чеченцах генерал А. П. Ермолов: “Самые злейшие из разбойников”, “общество их весьма малолюдно, но чрезвычайно умножилось в последние несколько лет, ибо принимались дружественно злодеи всех прочих народов, оставляющие землю свою по каким-либо преступлениям”. Подчинившиеся России чеченцы жили на правом берегу реки Сунжи (вокруг и севернее современного Грозного) и “успешно занимались полеводством и скотоводством”. Но и “мирные” чеченцы содействовали разбоям своих воинственных соплеменников, укрывая добычу и снабжая их зерном. Вот как писал о чеченцах И. Бларамберг: они “отличаются от других полным отсутствием прозорливости, что и погубит их рано или поздно. Все их соседи – кабардинцы, ингуши, кумыки и лезгины – считают их наиболее непримиримыми и лютыми врагами, так как этот народ до такой степени озлоблен, что не щадит никого и не думает о будущем”.

Но ведь не только воевать, похищать и грабить умел этот древний народ. В Чечне и Ингушетии находятся самые красивые башни Кавказа и склепы, сохранился прекрасный чечено-ингушский фольклор, великолепное декоративно-прикладное искусство.

Территорию современного Дагестана русские первопроходцы делили на две части – высокогорный Лезгистан и приморский Дагестан. К северу от них равнинные земли занимали тюркские народы: кумыки, ногайцы, калмыки, туркмены. В Дагестане находились сильнейшие княжества и ханства Северного Кавказа: Тарковское шамхальство, Казикумухское и Куринское ханство, Мехтулинское ханство, Элисуйский султанат, Аварское ханство, Каракайтагское уцмийство, Табасаранское и Акушинское кадийство и ряд более мелких владений.

Русские путешественники наблюдали исторический момент принятия большинством горских народов ислама, когда у многих из них ещё были сильны языческие верования, действовали “жрецы-идолопоклонники”, обладавшие большой властью в своих обществах. У адыгских народов при господстве ислама сохранялись некоторые христианские обряды, какие-то “обряды культа Зороастры” и языческие обычаи. Да и сегодня в религии осетин доминируют не ислам, не православие, а языческие верования, культ дохристианских святых, получивших новые имена. Покровитель мужчин и путников – Уастырджи (святой Георгий), богом-громовником является Уацилла (святой Илья), покровительницей женщин считается Мады Майрам (Богоматерь). Другие почитаемые языческие святые сохранили свои древние имена – хозяин животных Афсати, властитель мертвых Барастыр, кузнец богов Курдалагон, покровитель цепи домашнего очага Сафа, властитель водного мира Донбеттыр. Язычество (“абхазская вера”) сохранилось и в современной Абхазии.

Принятие частью горских народов ислама расценивалось многими русскими авторами XIX века как одна из причин нарастания сопротивления России. По мнению генерала А. П. Ермолова, русские чиновники на Кавказе сделали ошибку, равнодушно наблюдая на утверждение мусульманства у горцев, а в итоге “люди, прежде нам желавшие добра, охладели, неблагонамеренные сделались совершенными злодеями”.

Больше всего поражала русских любовь горцев к независимости и свободе, умение “дорожить свободой более чем жизнью”. Странным казалось то, что “чеченцы, например, все равны между собой и не имеют ни князей, ни дворянства”. Но и у других народов Кавказа при, казалось бы, наличии монархической власти хана или шамхала, форма правления была, скорее, похожа, по выражению И. Бларамберга, на “федеративную демократию”. У других же народов были приняты “аристократическая” или “демократическая” формы правления.

Считая высшей ценностью свою свободу, привыкнув сражаться за неё и сделав войну смыслом своей жизни, горские народы находились “в состоянии непрерывной войны друг с другом”. “Черкесы дерутся с абазинцами, кабардинцы – с осетинами и чеченцами, осетины – с кистинами, чеченцы воюют со всеми их соседями, а лезгины – с грузинами и дагестанскими татарами”, – пишет И. Бларамберг. Ему вторит Ф. Торнау: “Неприступность жилищ и крайняя бедность сделали медовеевцев (жителей верховий рек Псоу и Мзымта – прим. автора) хищниками страшными своим соседям”.

Даже вступив в борьбу с Российской империей, горцы не смогли объединиться друг с другом. Природа набегов, столь характерных для горских обществ, так и не была понята ни царскими генералами, ни путешественниками и учеными XIX века. Они объясняли набеги “разбойной” натурой горцев, не желавших, якобы, трудиться, как это подобает земледельцам. Между тем, набеги были жизненно необходимы для выживания перенаселенных общин в ущельях Кавказа, малопригодных для земледелия.

В глаза путешественникам бросалась бедность горцев, которую иногда объясняли их “леностью”, иногда – бесплодием гор, не дающих своим обитателям необходимого пропитания. Как писал И. Бларамберг об адыгском племени натухайцев, “беспрерывные войны, которые они ведут, и их склонность к разбою оставляют им мало времени для того, чтобы заниматься хозяйством”. Исключением являются абазины: они “трудолюбивы, они смогли бы разбогатеть, если бы черкесы не отнимали у них все, что они зарабатывают”. Да и вообще, “черкесы не любят работу, и их главными занятиями являются война, охота и разбой”. Однако ученые, при всем этом, отмечали высокий уровень кузнечного дела и работы по благородному металлу у адыгских народов.

Любопытно, что Штедер, испытавший в своих странствиях немало опасностей, с похвалой отозвался о трудолюбии ингушей, об их гостеприимстве, доброте, отваге и свободолюбии. Возможно, путешественник немного идеализировал горцев, видя в них пример столь популярного в эпоху Просвещения “естественного человека”, чуждого пороков “цивилизованного общества”. По его словам, ингуши “теряют облик дикарей и предстают более человечными, чем наши алчные благовоспитанные люди”. Столь же восторженно об ингушах говорил П. С. Паллас: “Это честнейшие и храбрейшие люди, борющиеся за свою независимость”. Восхищался “естественной” жизнью горцев А. С. Пушкин в “Кавказском пленнике”. Запевающий в горах песню свободы “черкес суровый”, шумящие в “свободной резвости” младенцы, мудрые старцы, играющие в “светлый Баиран” юноши, гостеприимные сакли – такая идиллическая картина предстает на страницах поэмы.

Военные действия России на Северном Кавказе вели не к победе над отрядами горцев, которые успевали уйти в труднодоступные горы, а к сожжению аулов, угону лошадей и скота. Горцы становились ещё беднее, их примитивная экономика теряла свою основу, грабеж и война становились единственным способом выживания. В итоге, царские генералы сами создавали себе противника.

Российские крепости строились на землях северокавказских народов, на лучших дорогах и переправах, да и цель их строительства была очевидна – “стеснить горцев”. Одна из построенных А. П. Ермоловым крепостей, “которая, по положению своему, стесняя жителей во владении лучшими землями, стоя на удобнейшей дороге к Кавказской линии и недалеко от входа чрез ущелье Хан-Кале, названа Грозною”.

Свободолюбие и бедность горцев воспринимались русскими как свойства людей диких и нецивилизованных. Реалисты с опаской смотрели на “дикарей” и “разбойников”, романтики видели в них “естественных людей”, близких к природе и к правде. Для впервые открывшего Кавказ российской читающей публике А. А. Бестужева-Марлинского горцы “не более как умные ребятишки. Они отказываются от выгод просвещения и удобств, потому что в них они видят цепи, потому что просвещение и разбой не могут быть смешаны вместе; а разбой и свобода для него одно; разбой есть его стихия, средство существования”.

Во второй трети XIX века восхищение “естественным человеком” стало уступать место практическим соображениям. Варварам и разбойникам, пусть и благородным, не было места в Российской империи. По словам И. Бларамберга, горцы “жестокие, мстительные, коварные по отношению к врагам, дома – они добры, гостеприимны, надежны в дружбе, воздержанны, почтительны к старикам и благодарны за благодеяния”. Жители Кавказа “проницательны и весьма рассудительны по натуре, но, наряду с этим, почти всегда подозрительны и переменчивы в суждениях, их легко ввести в заблуждение, особенно, умея им льстить, используя их слабые стороны”. У тех же адыгов, “в своей частной жизни неплохого народа”, “положительным качествам противостоит немалое число пороков”. Но северокавказским народам не свойственны “хитрость армян, гордость грузин и утрированная учтивость и лицемерие персов”. Удивление и уважение вызывало гостеприимство горцев: “Под защитой имени кунака можно было безопасно пересечь весь Кавказ”. Добродетелями народов Кавказа считали также уважение к общественному положению, уважение к принадлежащему женщинам праву защиты и посредничества, подчинение родителям, вежливость и тщательное соблюдение приличий, щедрость, “умеренность и скромность в пище и в употреблении напитков”, храбрость и предприимчивость на войне. Но при этом все говорили о тщеславии, недоверчивости и подозрительности горцев, их подверженности вспышкам страшного гнева.

В древнем законе кровной мести русские путешественники видели “тормоз жестокости в обществе” – в обществе “почти варваров” он “дает уверенность в невозможности безнаказанно предаваться всем порывам безудержных страстей”. Варварство горцев объясняли, в первую очередь, их проживанием в горах. Чтобы лишить разбойников неприступного убежища в виде непроходимых гор, сквозь них надо проложить дороги, а через леса прорубить просеки. Могли поступить иначе –переселить горцев на равнину насильственно.

Если бы у народов Кавказа смогли развиться торговля и сельское хозяйство, если бы они вернулись к христианству, недостатки горцев исчезли бы, а их достоинства стали бы ещё более очевидными. Об этом наиболее хорошо и убедительно сказал в своем “Путешествии в Арзрум во время похода 1829 года” А. С. Пушкин: “Должно, однако ж, надеяться, что приобретение восточного края Черного моря, отрезав черкесов от торговли с Турцией, принудит их с нами сблизиться. Влияние роскоши может благоприятствовать их укрощению: самовар был бы важным нововведением. Есть средство более сильное, более нравственное, более сообразное с просвещением нашего века: проповедание Евангелия”.

Путешественников удивляло, почему в ходе торговых отношений предков абхазов с древними греками, римлянами и генуэзцами горцы не заимствовали у них “гражданское образование”. Этот парадокс С. Броневский объяснял нежеланием европейцев просвещать дикие народы. Если ограничиваться только торговлей, как это делают турки, армяне и греки, “присовокупится разврат к бесчеловечию” и недостижимой окажется цель “постепенного исправления нравственности коренных жителей”. Россия же “одна находит пользу свою в том, чтобы способствовать к образованию кавказских народов”. А потому России надо “неослабно преследовать хищников”, быть суровой, но справедливой (“наказание соразмерять с преступлением”), развивать торговлю с горцами, не допускать работорговлю, патрулируя военными судами побережье Черного моря и перехватывая корабли с невольниками.

Разумеется, приучить народы Кавказа к торговле, считавшейся у них презренным занятием, и обратить в православие оказалось делом нелегким. Миссионерская деятельность почти повсеместно (за исключением Осетии, Абхазии и моздокских кабардинцев) была безуспешной. И тогда последнюю ставку поставили на силу, которая приведет горцев к покорности и направит к цивилизации. У И. Бларамберга читаем: “народами Кавказа можно управлять только силой. Им можно навязать власть только суровостью и жестокостью, а кротость и доброта расцениваются ими как слабость”.

В 1820 году путешествующий по югу России А. С. Пушкин восхищался успехами А. П. Ермолова в покорении Кавказа: “Ермолов наполнил его (Кавказ – прим. автора) своим именем и благотворным гением. Дикие черкесы напуганы; древняя дерзость их исчезает. Дороги становятся час от часу безопаснее, многочисленные конвои – излишними”. Иллюзия “смирившегося” Кавказа рухнула уже через несколько лет после смещения генерала. В 1830-м был создан имамат, который сначала возглавил Гази-Мухаммед, а затем Гамзат-бек и Шамиль. После Чеченского восстания в 1840 году пожар войны охватил весь Северо-восточный Кавказ.

Вряд ли стоило обольщаться достигнутыми успехами. Если осетины действительно быстро интегрировались в российское общество, то для большинства других народов Северного Кавказа потребовалось более длительное время. В 1839-м, когда основные сражения Кавказской войны и махаджирство (массовый исход адыгов из России в Турцию) были ещё далеки, Ф. Торнау предполагал, что покорность горцев не будет прочной: “Черкесы едва ли могут быть откровенно преданными русскому правительству; ни удобства жизни, ни спокойствие, ни подарки, которыми они пользуются, по крайней мере, до сего времени, не уничтожили в них скрытого чувства ненависти к русским – разноверцам и завоевателям их”. Но и он не ставил под сомнение необходимость для России разговаривать с горцами на языке силы.

На Северном Кавказе в конце XVIII – начале XIX столетий столкнулись два чуждых друг другу мира. Русские путешественники пытались объективно оценить горцев, понять их психологию, показать их достоинства и недостатки. Иногда это удавалось. Тот же Федор Торнау никогда не воспринимал горцев как “людей второго сорта”. Он видел в них друзей или врагов, сочувствовал им, учился у них. Но “бремя белого человека”, стремление насадить свои культурные ценности и “цивилизовать” кавказцев неизбежно вело Россию к противостоянию с горскими народами.

Тем не менее, не стоит преувеличивать масштабы Кавказской войны XIX века, говорить о четырехсотлетней борьбе горцев против России, сводить все эти события к антиколониальной борьбе. Те же самые набеги не имели ничего общего с освободительной борьбой. Вряд ли можно прямолинейно противопоставлять “свободолюбивых горцев” и “российский империализм”. Как тогда быть с тем фактом, что в Кавказской войне на стороне России выступили в своем большинстве осетины и ингуши, часть кабардинцев и дагестанцев. Но главное в ином. Пройдя через кровопролитные сражения и взаимные обиды, Россия и Северный Кавказ изменились сами и во многом изменили друг друга. Горцы поняли, что свободу нельзя достигнуть за чужой счет, путем унижения и грабежа своих соседей. В свою очередь, русские пришельцы уяснили для себя пагубность “барабанного просвещения” (выражение А.С.Грибоедова), когда цивилизация и культура насаждаются огнем и мечом.

Александр СКАКОВ

Альманах №2, 2004
http://www.statusquo.ru/

 
 

Молодёжное движение за возрождение Алании КЪОРД